Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

Берлин оказался похожим на столицу СССР. Город усеивали монументальные, с колоннами и портиками, здания, гранит, мрамор и бронза. Вместо пятиконечных звезд, и серпа с молотом над столицей Германии простирали крылья имперские орлы, держащие в лапах свастики. Участницам конференции национал-социалистической женской организации устроили экскурсию на ежегодную художественную выставку. Марта шла мимо бесконечных полотен, изображавших фюрера на партийных съездах, на заводах, на колосящихся полях. Они остановились перед холстом: «Будущее Германии». Фюрера окружали подростки, в форме гитлерюгенда и Союза Немецких Девушек. Марта, ахнув, шепнула Эмме фон Рабе:

– Это ты. Вторая справа, с цветами…, – Эмма качнула уложенными на затылке белокурыми косами:

– Я два месяца позировала. Это огромная честь, Марта. Нас отбирали по всему рейху, проверяли соответствие арийским стандартам, родословную…, – девочки познакомились на заседании молодежной секции. В Цюрихе не было отделения Союза Немецких Девушек. Марта ходила в женскую организацию, с матерью.

На конференции, незамужних участниц собрали вместе. Перед ними выступали многодетные женщины, награжденные Почетным Крестом Немецкой Матери. Им рассказывали о важности воспитания будущих солдат рейха, девушки посещали лекции о домашнем хозяйстве, их учили уходу за детьми. Врачи предостерегали будущих матерей от опасности связей с низшими расами. Марта помнила наставительный голос профессора:

– Дети подобной женщины заражены семенем еврейства, неполноценны…, – от них ждали брака с чистокровными арийцами, и рождения многочисленного потомства. Эмма фон Рабе призналась Марте, что надеется, по крайней мере, на пятерых детей:

– Как у фрау Геббельс, у рейхсфюрерин Шольц-Клинк, – обе женщины считались образцом арийской жены и матери. За рождение и воспитание восьми и более детей награждали Золотым Крестом Матери. На конференцию приехали такие семьи. Молоденькие участницы смотрели на них, открыв рот.

Рейхсминистр пропаганды Геббельс открывал первое заседание. Эмма сказала Марте, что он часто бывает в гостях на вилле фон Рабе, с маршалом Герингом.

– Папа воевал с Герингом, они давно дружат…, – на обеде, в большой столовой, девочки садились рядом. Эмма появлялась на конференции в скромной, темно-синей юбке, и белой рубашке Союза Немецких Девушек, со значками за спортивные достижения. Марта тоже одевалась неброско. В школе Монте Роса ученицы ходили в форме, даже в свободное время.

Они остановились в трехкомнатном люксе отеля «Адлон», на Унтер-ден-Линден. Для заседаний мать выбирала строгого покроя, темные, костюмы, как у рейхсфюререрин Шольц-Клинк. Старших женщин возили на экскурсию в приют общества «Лебенсборн», под Берлином. Девушек заняли кулинарными классами. Эмма, по секрету, рассказала Марте, что в подобных домах живут незамужние женщины, ожидающие ребенка от членов СС:

– Мой брат Отто, активист в обществе…, – гордо заметила девушка, – он сейчас в генерал-губернаторстве, но скоро приедет в отпуск, домой…, – Марта покрутила кончик бронзовой косы: «Почему эти девушки не выходят замуж?»

Эмма пожала плечами:

– После войны мужчин будет не хватать. Их и сейчас не хватает. Но долга женщины перед рейхом и фюрером это не отменяет…, – она подняла нежный палец:

– Пятеро детей, не меньше, Марта…, – она окинула подругу пристальным взглядом:

– У тебя идеальное арийское происхождение, отличное здоровье, ты спортсменка. Приезжай в рейх, после школы…, – оживилась Эмма, – познакомишься с моими братьями…, – Эмма постоянно говорила о Максимилиане, Отто и Генрихе. Марта выучила наизусть их эсэсовские титулы и послужные списки. Никого из них в Берлине не было. Эмма объяснила, что братья очень заняты, и постоянно в разъездах.

– Очень хорошо, – угрюмо заметила Марта матери, когда они гуляли по заснеженным аллеям Тиргартена, – у меня от шарманки голова раскалывается…, – Эмма, после окончания школы, собиралась работать в канцелярии рейхсфюрера СС Гиммлера:

– Раньше я хотела стать преподавателем, – голубые глаза девушки безмятежно взглянули на Марту, – но скоро откроется женская школа СС. Я поступлю на обучение, и вернусь на Принц-Альбрехтштрассе со званием. Или поеду в Равенсбрюк, надзирательницей…, – оживилась Эмма. Равенсбрюк был новым женским лагерем, неподалеку от Берлина. Средний брат, фон Рабе, Отто, налаживал в Равенсбрюке работу медицинского блока.

Марте захотелось передернуть плечами. Она вспомнила тихий голос матери:

– Я понимаю, как тебе трудно, доченька…, – Анна стряхнула снег со скамейки, они устроились рядом. Парк был пуст, Анна усмехнулась:

– Можно покурить. Всевидящее око фрау Шольц-Клинк на нас не смотрит…, – женское курение в рейхе считалось распущенной привычкой неполноценных народов, дурно влияющей на здоровье: – Понимаю…, – Анна обняла дочь, – но потерпи немного. Сведения от этой Эммы очень ценны…, – Марта положила голову на плечо матери:

– Мамочка, они все говорят о войне. У нас договор с Германией. Неужели Гитлер его нарушит…, – мать сидела, выпрямив спину, закинув ногу на ногу. Серые глаза, под черными, длинными ресницами, смотрели куда-то вдаль. Приехав на рождественские каникулы в Цюрих, Марта заметила, что мать изменилась. Она увидела какую-то грусть в ее лице:

– Мама устает. Мы долго не были дома, она все время в напряжении. Надо ей помогать, обнимать, ухаживать за ней…, – Марта приносила матери завтрак в постель. По вечерам, девочка весело говорила:

– Пожалуйста, не сиди над бумагами, я сама все сделаю, – Анна, в последний год, начала привлекать дочь к работе с документами. Марта была аккуратна и отлично считала.

Анна стряхнула пепел в аккуратную урну, у скамейки. У входа в парк висели таблички: «Только для арийцев». Марта, увидев их, сморщила нос:

– В Австрии то же самое. Синагоги сожгли…, – зеленые глаза взглянули на мать:

– Лагеря, в Польше, где братья Эммы работают. Для кого они, мамочка? – Анна вспомнила слова Симека, в Женеве: «Евреи превратятся в дым, уйдут в небытие…»

– Для евреев, – неожиданно жестко сказала Анна, – твоя бабушка была еврейкой. Если бы мы жили в Германии, нас бы тоже депортировали…, – она посмотрела на нежную, белую щеку дочери:

– И мой отец еврей. Марта ничего не подозревает. Как ей обо всем сказать, как признаться? – американские паспорта лежали в банковской ячейке, в Женеве. Осенью, во Франции, Анна пошла к врачу. Доктор развел руками:

– Мы ничего не можем сделать, в подобных случаях, мадам. Вам тридцать восемь лет. Не хочу вас обнадеживать. Думаю, прервавшаяся беременность стала последней…, – Анна плакала, свернувшись в клубочек, забившись в угол дивана, в гостиничном номере. Она вспоминала мертвое лицо Вальтера:

– Я не попрощалась с ним, не похоронила…, – Анна закусила костяшки пальцев:

– Надо отомстить Воронову. Вальтера убили, чтобы устроить мне проверку…,– она велела себе успокоиться. Анна, сначала, хотела взять Марту и уехать в Панаму:

– Я не вернусь в СССР, – сказала она себе, – после подобного. Я не собираюсь отдавать мою дочь на потеху НКВД. Из нее сделают подстилку для нужного человека, или убийцу, как из меня…, – в конце осени в Цюрих приехал Корсиканец. Он подтвердил подозрения Анны. Гитлер планировал начать войну против Советского Союза, летом следующего года. В министерстве экономики, где работал Корсиканец, говорили о захвате донбасских угольных шахт и нефтяных промыслов на Каспии. Рамзай, из Японии, сообщал похожие сведения:

– Нельзя, – велела себе Анна, – нельзя. Ставь благо страны выше собственных интересов. Советский Союз должен нанести превентивный удар по Германии. Европа будет спасена, с евреями ничего не случится…, – все подобные радиограммы в Москву оставались без ответа.

В парке, она, задумчиво сказала дочери: «Мне кажется, ты поняла, что Гитлеру нельзя доверять…»

– Ни в коем случае…, – резко отозвалась Марта, – но, мамочка, если Гитлер атакует Советский Союз, то наша армия, авиация, военный флот, его разобьют и погонят до самого Берлина…, – дочь стукнула изящным кулаком, в замшевой перчатке, по скамейке. С ветки сорвалась птица, на них посыпались снежинки. Марта вскинула голову:

– До самого Берлина. На аэродроме Темпельхоф будут стоять самолеты комбрига Воронова, с красными звездами. Смотри, – заметила Марта, – небо голубое. Может быть, распогодится, и я смогу полетать с Ганной Рейч…, – летчик-испытатель, под овации, выступила перед женщинами. Марта привезла в Берлин свидетельство пилота-любителя. Рейхсфрауерин Гертруда представила Марту фрейлейн Рейч. Авиатор была с ней ласкова и предложила полетать вместе, когда установится ясная погода.

Марта поднималась на десятиметровую вышку бассейна. В прогнозе обещали, что следующая неделя окажется морозной, но солнечной. Она кинула взгляд вниз. Эмма сидела на бортике, в окружении эсэсовцев. Когда Эмма предложила ей съездить в Штеглиц, в казармы личной охраны фюрера, Марта удивилась: «Нас разве пропустят?»